Бестселлеры 2015 года

Подъем, сволота! Вас ждут великие дела!

В голове взорвалась атомная бомба. С оглушительным звоном разлетелись стекла — Игги готов был поклясться, что осколки градом сыплются у него из ушей. Порыв ветра хлестнул по щекам, окропив лицо соленым крошевом брызг. В ноздри ворвался йодистый запах моря. Запах фальшивил — чуткий нос Игги уловил в нем синтетические нотки вэйк—тоника. Фальшь взбесила Игги, человека тонкой душевной организации. Бранясь так, что смутились бы и грузчики в варварском порту, он разлепил веки. Аларм—система отреагировала без промедления: ядерный взрыв сменился шлягером «Оп—ди—ду—да», популярным в этом сезоне, а ураганный ветер — свежим бризом. Лишь псевдоморской аромат с примесью тоника никуда не делся.

Кажется, решил Игги, мы с Глюком вчера перестарались. Выставить аларм во всем компэйн—коттедже сверху донизу — это прикол! На полседьмого утра — это суровый прикол! В режим экстрим—побудки — это прикол приколов! После двойной дозы имаджайзера и грибного супчика, что забодяжил Лат, в голову лезут исключительно клевые идеи. Выдернуть «сволоту» из тепленьких лежбищ ни свет ни заря — супер, оп—ди—ду—да! Но Игги, брат, на хрена ты устроил побудку самому себе?

Или это Глюк удружил?!

А как изменяются живые тела? — хмыкнул Саблин.
— Это интереснее всего, — засмеялся Дмитрий Дмитриевич. — Можно заниматься экспериментами бесконечно, форма получающихся объектов иногда поражает. Я вам покажу. Но тренироваться мы начнём с простых — не живых — предметов. Если научитесь мысленным раппортом изменять форму вещей, получите и защиту, и оружие, и даже возможность внедрять свою ПСС в посторонние тела.
— Как это делают Охотники, — добавил Таглиб.
— Начнём! — загорелся Прохор.
— Завтра, — отрезал академик, — на свежую голову.

Прохор хотел возразить, что он совсем не устал и голова у него не тяжёлая, но посмотрел на отвердевшее лицо хозяина и сдержался.

Танюха, надо поговорить, – заявила Анна, едва Володина спустилась вниз. – У тебя серьёзные проблемы… наверное. Зависит от того, как ты на всё это смотришь.

– Смотрю на что? – не поняла Татьяна. – Ты о том, что меня ищут шестёрки Прокопенко?

– Я о том, что в Ареале одна баба на двенадцать мужиков, – невесело усмехнулась Анна.

– Не поняла. – Володина озадаченно нахмурилась. – Аня, нельзя ли как—нибудь попроще?

– Куда уж проще! – фыркнула та. – Тебя в нашем посёлке уже делят вовсю. Претендентов на твое чемпионское тело хоть отбавляй. Короче, тебе предложено определиться, с кем жить будешь.

– Вот оно, счастье! – вздохнула Татьяна. – Само пришло, когда не ждали. А если я не хочу ни с кем жить? Если мне сейчас немного не до того, тогда как?

– Это тебе не большая земля, – хмуро произнесла Анна. – Тут бесхозных баб не бывает. Такую роскошь женщины могут себе позволить только в Сателлите, а тебе туда путь заказан. Впрочем, там они тоже недолго в одиночестве пребывают. Там в гордых и неприступных играют, чтобы пристроиться повыгоднее, потому туда женщины и стремятся. Всё—таки Сателлит в Ареале единственное подобие цивилизации. Поэтому там прям как у вас в Москве, куда провинциалки отовсюду за олигархами едут!

Она курила в открытую форточку, забыв зашторить окно. Она никогда его не зашторивала, никогда не стеснялась, разгуливая по квартире голышом.

– А если тебя кто—нибудь увидит? – возмущенно шипел он всякий раз, нервно задвигая тяжелую ткань портьер.

– Кто? – смеялась она в ответ. – Днем из—за тюлевой занавески ничего не видно. – Ночью… Ночью за мной наблюдать некому, разве что тебе. Ты же любишь смотреть на меня? Скажи, любишь?

Эдвард Кендел откинулся на спинку кресла, сложил руки на животе и с любопытством взглянул на гувернантку.
– Ну—с, миссис Норидж, расскажите немного о себе.

Перед ним сидела высокая сухопарая женщина лет сорока с очень прямой спиной. Твердый подбородок выдается вперед, губы плотно сжаты, вид бесстрастный. «Суровая дама», – одобрительно подумал мистер Кендел. Возможно, Люси правильно сделала, что наняла ее.

– Я имею в виду не биографию, – уточнил он. – О чем—нибудь важном для вас.

Раньше, до Дня Беды, жизнь была иной.

– Спокойной? – не удержался Бергер. Понимал, что совершает ошибку, прерывая Химика на полуслове, но не удержался. Уж больно размеренно и медленно текла речь фабричного лидера, вот и не удержался. – Сытой? Тихой?

– Правильной, – веско объяснил Химик, и парочка здоровяков за его спиной согласно закивала круглыми лысыми головами. Не быстро закивала, но веско, словно подтверждая, что за миг до этого прозвучало великое откровение.

Здоровяки присутствовали при разговоре для ритуала: не мог фабричный лидер, серьезный и авторитетный человек, якшаться с прохожим без охраны, права не имел. Звуков здоровяки не издавали, и, кто из них Ача, а кто Вача, Бергер так и не выяснил. Знал только, что тот, который слева, вяжет узлами металлические прутья. Второй выглядел еще внушительнее.

Только кожа подкачала: кожа у всех фабричных была серой, словно пылью припорошенной, и морщинки на ней казались черными, словно тушью нарисованными. Кожа фабричных навевала мысль о химической аварии.

Быстро собравшись, я перебрался в кабинет, за мной тащился и широко зевал Бобик, как же что—то произойдет без него, непорядок, и почти сразу в коридоре послышались шаги, вошел Альбрехт, радостный, даже сияющий, в дорогих вестготских доспехах, с плеч ниспадает ярко—голубой плащ с огромным вздыбленным львом, вышитым золотом.

Бобик посмотрел на него в изумлении, Альбрехт поклонился с порога, а я спросил в том же состоянии, что и Бобик:
— Граф, что случилось?.. Идем на войну?

Он заявил возвышенно:
— Лед тронулся, ваше высочество!
— Вы сами тронулись, — сказал я сварливо. — Зима только началась!.. До ледохода, как мне до отдыха…

Он сказал обидчиво:
— Это же ваше выражение, ваше высочество! Означает, что события начали поворачиваться к нам лицом, а не лягальным задом.

Вилка, мне нужна твоя помощь, случилась большая неприятность. Я остался один. Обратиться больше не к кому.

В первую секунду мне захотелось сказать нечто резкое и бросить трубку… Но потом я подумала: лучше притвориться, что сообщение о его свадьбе меня совершенно не задело. И мой ответ был таким:

– Что случилось? И почему ты говоришь об одиночестве? Где же твои жена, мать, брат? Кстати, я хотела поздравить тебя с женитьбой, но ты не брал трубку.

– Жена ушла, – пробормотал Фокин. – Меня бросили все. Если ты тоже не захочешь иметь со мной дела, я тебя пойму.

– Называй место встречи, – велела я.

Ой, – пискнул он по бабьи, увидев монотонно двигающийся мужской зад, и попятился к двери спальни. – Кажется, я не вовремя? Простите!

И ему потом казалось, пока он летел по лестнице вниз с третьего этажа, что эти двое хохочут ему вслед. Громко, надсадно, до хрипоты хохочут!

И вот теперь, сидя в темном сыром дворе, насквозь продуваемом сентябрьским свежим ветром, он вдруг понял, что не хочет жить.

Ты никогда не узнаешь заранее, когда твоей судьбе вдруг надоест бежать ровной и гладкой дорожкой и она резко скакнет в горку, уводя тебя куда-то в неведомые дали, прочь от монотонных будней прошлого. Это может случиться в любую минуту, например, когда ты идешь куда-нибудь промозглым октябрьским вечером, не успев переодеться после работы, и всей душой ненавидишь и свой серый город, и себя в нем, и неприятную обязанность тащиться в гости на ночь глядя.

Локи потянулся, пытаясь схватить гостью за плечо, однако пальцы его нашли лишь пустоту, Гулльвейг сдвинулась самую малость, однако сын Лаувейи огня не удержался на ногах и, к собственным позору и ярости, растянулся на полу.
— Колдовство! — громко вскричал горячий Вали, выхватывая меч. Гулльвейг стремительно повернулась к нему, меж рук колдуньи что—то блеснуло — и тут в спину ей ударило копьё, брошенное рукой Улля. На пир он пришёл без всегдашнего и излюбленного своего оружия — лука со стрелами.

Все замерли, однако Гулльвейг лишь улыбнулась, глядя на окровавленные наконечник и древко, торчащие у неё из груди. Улыбнулась и лёгким движением сломила остриё, отбросив в сторону.
— Кто ещё осмелится? — звонко спросила она.

Ответом ей стала целая вьюга копий. Бросали все асы, даже мудрый Хеймдалль, даже кроткая Идун. Пол залило кровью, но Гулльвейг лишь смеялась.

Он смотрел на спящую девушку, и к горлу подступали слезы. Почему ему всегда хотелось плакать, когда они спали? Что вызвало у него такое волнение? Милая расслабленность в их лицах? Нежно рассыпавшиеся по подушке и плечам волосы? Припухший нежный рот?

Или то, что они просто молчат? Спят, мягко дышат и молчат?! И этот пухлый, едва приоткрытый рот не изрыгает мерзких слов, ругательств, не просит сигарету или бокал вина! Вот—вот! В этом, видимо, причина. В молчании. В тихом и покорном присутствии в его жизни. Они – девушки – могут быть послушными, спокойными, не визгливыми, не орущими только лишь во сне.

Они все такие. Все. И эта, которую он теперь любовно оглядывает, не исключение. Она безмятежна, пока спит. Она мила, уравновешенна, пока спит. А стоит ей пробудиться, стоит распахнуть глаза, как тут же начнется!..

Так с предвкушением грядущего праздника Инга и заснула. На ее губах еще долго играла счастливая улыбка. Даже во сне Инга видела блеск золота и драгоценных камней, заключенных в сверкающие витрины. Видела обходительных продавцов и суровых охранников, призванных стоять на страже порядка в месте, где одновременно скапливались просто несметные сокровища.

Если бы Инга только могла предполагать, что готовит ей день завтрашний, она бы так не улыбалась. Наоборот, заплакала, а после заперлась на замок и выключила бы все телефоны. А после просидела бы весь день дома, а для надежности и вовсе бы не высунула носа на улицу вплоть до самого окончания выставки. Потому что ноги у всего того плохого и даже ужасного, что вскоре должно было случиться с Ингой, как раз и росли с выставки…

В него были влюблены все женщины поколения. Кроме меня. Я понимала, что такой уровень мне не по зубам. А попадать в поток поклонниц не хотела. Зачем? Чтобы мной закусывали, как огурчиком? Я держалась поодаль и наблюдала. Мне было интересно посмотреть: кого же он выберет? На ком остановится?

И он выбрал чужую жену, старше себя на шесть лет.

С чего вдруг?