Опубликовано Ковыль в Втр, 05/03/2013 - 13:45
Ему вдруг стало жалко эту собаку. Он всматривался в глаза грязного пса неопределённой масти и думал, что знай эту дворнягу всегда, всё -таки можно было бы вспомнить цвет её шерсти. Пес повертелся у его ног и побежал вперёд по набережной.
Борис смотрел собаке вслед и не спеша шел дальше, он любил здесь ходить, останавливаться, смотреть на реку, болтать с рыбаками, курить и ни о чём не думать, или же вспоминать, что ни будь приятное, придумывать для себя красивые ситуации, мысленно разыгрывать их, предполагая различные варианты развязок. Сегодня знакомых рыбаков не было, он шел под могучими ивами, склоняющими свои гибкие ветви над асфальтом набережной; вскоре ряд деревьев кончился и ухоженный наклонный газон потянулся долгой полосой, выше над зеленью газона шумел следующий ярус деревьев, а дальше – город.
У подножья верхнего яруса деревьев на небольшой террасе газона расположился художник, перед ним стоял маленький мольберт и сумка, позади несколько любопытных.
Здесь приятно рисовать акварельными красками, - подумал Борис, как только заметил группу людей с художником. Именно акварельными, думал он, поднимаясь вверх, - мягкие полутона весенней реки должны привлекать сюда художников. Он осторожно пробирался вверх по крутому склону медленно опуская ноги в густую траву, преодолев половину пути остановился и посмотрел в сторону художника, затем укрепившись на склоне, замер – за ним наблюдала вся группа людей. Борису стало не по себе, он почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, забравшимся в сад и там пойманным хозяином. Упади я сейчас со склона, эти люди меня засмеют, - подумалось ему, но он продолжал стоять и смотреть на них, те молча не спускали с него глаз, художник их уже не интересовал. Зря я остановился, - упрекнул он себя и, сделав шаг, соскользнул с густого куста травы, но успев руками за него же схватится, распластался на склоне. Наверху кто-то засмеялся. Смех был весёлый и одинокий, остальные его не поддержали, а лишь о чём-то заговорили. Дурак, - выругался Борис и осторожно поднялся, хватаясь за траву, - не вниз же спускаться. Он неуклюже карабкался к толпе, пристально изучая склон под ногами, когда почувствовал что люди рядом, то посмотрел на художника и, заметив выдавленные тюбики с маслеными красками, прошел дальше за спины любопытных; здесь среди деревьев он увидел проход и быстро исчез в нём. Тропинка, петляя между деревьями, вывела его на оживленную трассу, вдоль которой он пошел до ближайшей троллейбусной остановки.
После этого незначительного происшествия ему стало грустно и тоскливо, он восстанавливал в памяти всякие глупости совершенные раньше и только мучил себя этим, но спокойствие не приходило, всё казалось выдуманным и ничтожным, потому-то и вспомнил он о предстоящем возвращении в общежитие как неизбежном и тяжелом поступке, совершаемом им сейчас, находясь в дряхленьком троллейбусе. Остановки были частыми и долгими, Борис вовсе не спешил попасть скоро к себе в комнату, но это его злило, не выдержав, на одной из них он выбежал из троллейбуса и зашагал беспокойной походкой, инстинктивно выбирая малолюдные улицы и тротуары. Добравшись до общежития, он пошел не к себе в комнату, где возможно кто-то уже был, а в соседнюю одноместку хорошего знакомого, отсутствующего несколько дней; где он бывал Бориса не интересовало, как только тот заходил к нему и отдавал ключи, Борис нехотя спрашивал, надолго ли, и, не слыша ответа, соображал, что в его распоряжении комната с проигрывателем и большим выбором пластинок. Он отобрал несколько любимых дисков, сел напротив огромных колонок и поставив любимые сонаты Генделя, начал рассматривать комнату, собственно к ней он давно привык но каждый раз здесь что-то менялось: аппаратура на столе, фотографии на стенах, книги на полках. Теперь он обнаружил большой альбом фотографий и начал листать его, угадывая знакомые лица сквозь любительский глянец карточек. Музыка успокаивала, красивые виолончельные построения заставляли прислушиваться к ней и думать об этом как единственном мире чувств и впечатлений. Борис отложил альбом и стал следить за иглой медленно приближающейся к центру пластинки, но так и никогда не доходящая к нему; это наблюдение заставляло выдумать ему какой либо символ, но ассоциации рассыпались почти, не возникнув, только навязчивая идея скользящей к центру иглы путалась в голове высвобождая тягостное состояние от вечерней прогулки для музыки. Идиллические картинки сонат уводили в странный и совершенный мир благополучия позапрошлого века. Вспомнилось что-то прочитанное. Соразмерность музыкальных величин и зрительные воображаемые пейзажи германской природы настраивали на радостное возбуждение от жизни нынешней, ежесекундной; становилось легко и приятно за каждую мелочь, он переворачивал пластинку и в этом пустяковом движении угадывал собственный рост, продолжение; каждая новая вещь дополняла его, усложняла и объясняла те или иные душевные волнения, неопределённый зов сердца, смятение перед действительностью. В такие минуты он себе казался улыбающимся и с глуповатыми глазами, зайди кто ни будь в это время в комнату возможно и застали бы его с подобной идиотской мимикой, но ничего со своим лицом он поделать не мог, да и не хотел – не было на то причины; но сейчас сам, он в музыке, он впитывает действительность и познаёт себя; любовь и творчество дело интимное, сказал кто-то, но не менее интимное дело постижения творческих удач других людей. Стороны диска по несколько раз доверяли волшебство воспроизводимой музыки, когда же основательно утомившись от собственного бессилия перед ней Борис выключил проигрыватель, мелодии продолжали наполнять комнату, как казалось, появляясь где-то за ней и медленно просачиваясь сквозь дверь и окно. Он не хотел уходить отсюда, но привычка засыпать в своей постели требовала не нарушать традиции. Ещё большую радость он ощутил, когда обнаружил, что в его комнате никого нет, дверь была открыта, но свет погашен, видимо, Игорь, сосед по комнате, ждал его раньше, не дождавшись, куда-то ушел, позаботясь о том чтобы Борис попал в комнату, открываемую единственным ключом. Теперь можно было переварить впечатления дня, засыпая, вспомнить все эпизоды поступков, он разобрал кровать и лёг не запирая дверь. В тёмной комнате с незапертой дверью, где засыпает один человек, что только не кажется, особенно на грани яви и сна! Борис не первый раз засыпал с открытой дверью, но привыкнуть к этому никак не мог: всегда существовала вероятность неожиданного посещения любого жильца общежития и особенно неприятна была манера заходить в комнату Игоря, крадучись, совершенно бесшумно он открывал дверь и быстро, чтобы свет из коридора не проник сюда, закрывал её. Всегда каким-то чутьём угадывая его появление, Борис просыпался и включал бра. Вспоминая всё по порядку, он выстраивал всю цепочку увиденного так подробно, что сам обращал внимание на это, искренне удивлялся: зачем я это запомнил? Первым вспомнилась маленькая грязная кофейня, где утром он пил кофе и читал газету; за стойкой стоял молодой бармен с чисто выбритым лицом и противно улыбался; взяв от него чашечку и расплатившись, Борис тут же пожалел, что это сделал, и хотел было вернуть напиток, обратно зло, глянув на женоподобного типа, но всё же прошел к столику и сев к нему спиной, надпил кофе и около получаса читал оставленную кем-то газету изредка посматривая в зеленый экран телевизора мерцающий почти пред ним. По телевизору транслировали футбольный матч, зелёные игроки вяло перемещались по зелёному полю, как-то неожиданно находили мяч и тщетно пытались приблизить его к каким либо воротам. Недопив кофе, но внимательно прочитав сегодняшнюю газету он вышел и направился через весь город к набережной. Тесными улочками и дворами пересекая старый район города он шел к реке, которую любил с детства, хотя вырос он в другом городе, но эта река протекала и там. Разные воспоминания были связаны у него с этой рекой и почти всегда вспоминалось идиллическое утро с густыми ивами над самой водой и крики иволги, оглушающие в такую рань; он медленно на самодельной лодке пресекал реку и прятался в камышах для утренней рыбалки; не так важна была в то утро рыбалка, вспоминалось после, как течение воды, шелест камыша и крик иволги. На какой-то из улочек большого города он узнал одноклассника, но подходить не стал, а лишь на расстоянии проводил его до ближайшего перекрестка, эта возможная встреча ничего бы нового не дала ни мне ни ему, - думал Борис, удаляясь от знакомого с кем не встречался несколько лет, - лишь общие фразы о здоровье, учёбе, других одноклассниках; кто он мне, кто я ему, теперь мы разные люди и стоит ли вспоминать прошлое да ещё с кем-то, если мои воспоминания дороги только мне? С этими мыслями он долго бродил по парку, кормил белок и следил за исходом шахматных партий, разыгрываемых пенсионерами в тени старых деревьев. Старый парк был отлично ухожен, аккуратные аллеи уводили отдыхающих во всех направлениях, маленькие поливальные установки были искусно спрятаны в траве или трава в этих местах была особенно густая и сочная, но всё же эти подробности оставляли приятное впечатление отдыха и сулили хорошее настроение. Рассматривая мелкие струйки упругого фонтанчика пробивающегося сквозь ветвь голубой ели он сел на скамейку рядом и закурил, водяная пыль, влетая в полосу солнечного света, превращалась в бледную радугу, медленно смещающуюся в траву. Докурив, он пошел узкой аллеей к набережной, величественный свод деревьев над головой шумел крепкими листьями, изредка, пожелтевший один из них отрывался и падал под ноги. Чем ближе он приближался к реке, тем резче слышались гудки пассажирских судов, по мосту, нависшему, вдалеке устало проползал тяжелый состав.
Он спустился к самой воде. Легкие волны, омывая ступени, оставляли на них всякую мелочь: камышинки, окурки, бумагу; с детства Борис любил видеть это взаимодействие, река-берег, тогда чистая вода наплывала на мелкий песок и медленно исчезала в нём. Бетонные ступени спуск к реке по краям были разрушены и лишь арматура напоминала о прошлом контуре когда-то основательного сооружения. Мощный гудок буксира пронесся над рекой, широкая, грузная баржа следовала по течению, вдавливая реку в берега; косая волна, начинающая от носа баржи настойчиво стремилась к берегу, Борис отошел от воды, тёмно-зеленый изгиб которой выплеснулся на бетон, смывая мусор со ступеней. Дальше он шел по высокой набережной за буксиром; маленький кораблик перед мостом известил о своём существовании как-то особенно звонко и притих вовсе, работы его машин уже не было слышно, он не спеша плыл дальше, но на его борту ещё можно было различить человека, смотрящего в сторону города. Проходя очередной спуск к реке, он заметил собаку, принюхивающуюся к воде, опуская морду она часто водила ею в стороны как бы откапывая источник запаха, затем посмотрела в сторону Бориса и, бросившись, было к нему опять вернулась и ещё раз понюхала воду. Спустя некоторое время, догнав Бориса она забежала вперед и села глядя ему в глаза, повертелась у его ног и побежала вперед. Опять он шел по набережной, заметив высоко на склоне художника, опять поднимался к нему, упал, услышал смех, поднялся и приблизился к этим людям; на маленьком квадратике холста художник густо наслаивал краски в сочетании цветов, которых с трудом угадывалась набережная и река; не хватало неба, художник сверху видел только набережную, словно смотрел на неё через бинокль. Подходя к троллейбусной остановке Борису вспомнился другой художник, и его странные работы, которые он с любопытством и страхом рассматривал в прошлом году, когда заметил его в одном из скверов города; каждый день художник приходил на своё место, садился среди деревьев лицом к оживленному шоссе и медленными, плавными движениями колдовал над листами бумаги, Борис тогда осторожно подошел сзади и долго следил за его работой, на акварелях, выполненных вполне профессионально с маниакальной настойчивостью художник располагал людские спины, причём головы и ноги его персонажей никогда не вмещались в формат листа от чего казались многозначительней подробного фона выписанного тушью. В троллейбусе его осенило: в стеклах машин общественного транспорта отражаются именно такие картинны – спины на фоне городских пейзажей. Каждая остановка фиксировала подобный сюжет и поэтому Борису становилось особенно неприятно угадывать образы того художника, вживаясь в его болезненное мироощущение постоянно рассматривая людские спины. Он выбежал из троллейбуса и пошел в общежитие. В соседней с ним комнате включил проигрыватель и поставил любимую пластинку; под музыку он листал альбом, угадывая на фотографиях знакомые лица, страницы становились тоньше, а фотографии меньше; затем он вдруг понял, что читает книгу, в которой уютный искусственный мир описывался подробно и тщательно; страна Кастилия Германа Гессе принимала его к себе, доверив гармонию тамошнего бытия, ему, Борису. Когда музыка кончилась, когда книга была прочитана, он засыпал в своей кровати, чувствуя открытую дверь в комнате в которую мог зайти каждый, но он ждал одного: соседа по комнате Игоря, вкрадывающегося сюда совершенно бесшумно. Борис засыпал, вспоминая впечатления дня, казавшиеся теперь значительнее и серьезнее; бармен в кофейне как-то особенно вежливо передавал ему чашечку кофе и почти незаметно свободной рукой дотронулся до его голой руки; хотелось выплеснуть кофе в его слащавое лицо с подкрашенными глазами и бежать отсюда, чтобы по дороге встретить бывшего одноклассника, ставшего почти незнакомцем, пройти мимо так и не узнав его, спустится к набережной, подняться вверх к художнику и через спины разглядеть его вариант действительности, такой многоликой и неузнаваемой на яву, чтобы в искусственных видопроявлениях жить гармонией абстрактных величин, вдыхая воздух истинного благополучия с людьми взаимопонимания и веры. В таком мире легко было сохранить себя, в нём даже не существовала такая возможность самоуничтожения, а лишь естественное взаимодействие с действительностью в сочетании с подробностями её понимания для оправдания смысла существования. Этот мир – человек, его оболочка самости, индивидуальности, возникшая или сформировавшаяся из тончайших иголочек мира внешнего избирательно восстанавливающего себя из хаоса первопричин и следствий. Что разрушает этот мир, что вскрывает консервным ножом его оболочку и грязными руками перебирает его содержимое? Так в какой-то момент чувствуешь дисгармонию в звуках, поступках, взаимоотношениях и замыкаешься в себе ещё больше, словно затягиваешь эту рану собственным телом, от чего становишься меньше и меньше с каждым разом, но так никогда не в силах исчезнуть окончательно.
Вдруг поток откровений пронзает полоса света, света ворвавшегося вслед за консервным ножом – это кто-то пришел, это Игорь, сразу понял Борис и, натянув одеяло на голову, уменьшился от размеров комнаты до своей естественной величины, изменившись на один порядок и осознавая это в абсолютной темноте, прорвать которую уже никто не мог.
11сент.-6 нояб.1988г.